3. Предмет мышления
Как отмечалось выше, мышление охватывает как предметы, так и соотношения. Следовательно, для характеристики образного мышления следует ознакомиться с тем, как оно их отражает. Обратимся вначале к отражению предмета.
1. Как происходит осмысление предмета в случае образного мышления? Полу чить ответ на данный вопрос легче всего через анализ содержания примитивных слов, поскольку образное мышление, как уже отмечалось и выше, для передачи своего содержания использует слово.
В знаменитом исследовании Леви-Брюля (о мышлении бешеных племен), основывающемся на богатейшем материале, неподражаемо светло видно, что выражает содержание слова для дикарей, что подразумевают они, используя то или иное слово. Подмечено, что в примитивных языках для обозначения одного и того же понятия вместо одного слова, как управляло, употребляется множество слов. Так, например, для обозначения снега племя лапов использует 41 разное слово. Племя тамов для обозначения идти на восток использует одно слово, для обозначения идти на запад — иное слово; соответственно, для обозначения идти на север и идти на юг они также используют разные слова. Что дотрагивается одного слова, означающего в общем понятие идти, то в их языке оно отсутствует. У племени гуронов нет глагола, означающего процесс принятия пищи вообще; потребление разной пищи обозначается по-различному: есть мясо — это одно слово, рыбу — иное и т.д., в зависимости от того, что они едят.
Одним словом, в примитивных языках часто каждый отдельный предмет, каждое отдельное явление имеет свое название; в примитивных языках отсутствуют слова, означающие какой-либо предмет или какое-либо деянье вообще, такие, например, как человек, еда и пр.; существуют слова, означающие только индивидуальное, только конкретное.
Объяснение причин этого мог бы дать точный анализ слов примитива. Но то, по какому принципу примитивный человек творит свои слова, отчетливо видно и из того, как именуют некоторые неизвестные им предметы примитивы, разговаривающие на европейском языке. Знаменито, например, что одно из примитивных племен на своем местном английском языке назвало пианино ящиком, который горланит, когда его ударишь.
Приведенный пример достаточно превосходно показывает, что дикарь в содержании слова пытается передать максимально точную картину. Но поскольку образ предмета или явления всегда конкретен и индивидуален, то понятно, почему для обозначения, скажем, снега племя лапов использует 41 слово — каждое из них дает конкретную картину снега, а ведь их очень много.
Таким образом, абсолютно светло, что примитивный человек в своих словах подразумевает индивидуальный образ; общее, абстрактное для него непостижимо.
2. Однако использование слов без обобщения вообще невероятно, ведь каждое слово подразумевает определенное обобщение. И действительно, существование сло ва имеет смысл лишь в случае возможности его повторного употребления, когда оно имеет определенное значение, с которым человеку доведется встретиться еще раз, и, следовательно, возникнет необходимость его повторения. Поэтому невероятно, что бы слово значило нечто абсолютно конкретное, индивидуальное, единичное, ведь такое слово, раз возникнув, тотчас же исчезло бы вместе со своим значением. Соответственно, слово примитивного языка также обязано подразумевать некоторое обобщение — слово принципиально не может иметь абсолютно неповторимое, индивидуальное значение. Тот факт, что на языке племени тамо существует два различных слова для обозначения идти на восток и идти на запад, указывает, окончательно, на то, что эти слова подразумевают общее, а не конкретное. В самом деле, ведь идти на восток можно абсолютно разным образом! Одно дело идти на восток сегодня, а иное — завтра, ведь при этом образ не может быть полностью идентичным; кроме этого, на восток могут идти разные люди, из различных мест, в разном состоянии. Несмотря на это — слово одно. Оно подразумевает все случаи идти на восток, движение в этом направлении вообще.
Стало быть, явно, что образному мышлению свойственно некоторое обобщение. Но как это происходит? В общем, о движении в сторону востока можно разговаривать, лишь подразумевая все признаки, встречающиеся во всех вероятных вариантах сходственной активности. Следовательно, нужно выделить эти общие признаки и руководствоваться только ими. Это же требует акта так нарекаемой абстракции, то есть выделения отдельных долей и признаков целого и рассмотрения каждого из них в отдельности.
Получается, что и образное мышление подразумевает абстракцию. Но тогда какой смысл нарекать его конкретным, неабстрактным мышлением в отличие от понятийного мышления!
Дело в том, что абстракция образного мышления — абстракция иного рода. Она представляет собой специфический способ, который, желая и служит той же цели, что и развитая абстракция, но все же не может считаться истинной абстракцией; это — не истинная абстракция, а лишь ее функциональный эквивалент. Что представляет собой этот эквивалент?
Это неподражаемо светло видно из образцов все той же примитивной речи. Посмотрим, какие слова употребляются в примитивном языке для обозначения свойств, признаков предмета — например, как величается тот или иной цвет, скажем черный или красный. В данном случае это занимательно потому, что для внесения отдельного слова для обозначения отдельного признака нужно выделить этот признак из представления предмета в целом, а употребляя подходящее слово, подразумевать, иметь в виду только это выделенное содержание; иначе разговаривая, необходимо обратиться к абстракции. Итак, как же обозначается на примитивном языке качество, признак, то есть отвлеченное содержание? Обитатели Новой Померании, например, черное именуют коткот (ворона), а красное — габ (кровь), то есть для обозначения тех или иных признаков используют названия тех предметов, у которых они наиболее ясно выражены.
Что подтверждает отмеченное обстоятельство? Явно, что в сознании дикаря при употреблении слова, означающего некое качество (например, черный), появляется не понятие черного как отдельного признака, а непременно представление целого предмета — в нашем образце вороны. Но ведь у вороны есть и иные признаки! Но эти признаки обозначаются уже названиями иных предметов. Явно, что на дикаря ворона оказывает впечатление прежде всего своим густым черным цветом; поэтому понятно, что, желая отметить подобное впечатление, он вспоминает ворону.
Следовательно, в примитивном языке название абстрактного содержания, например признака, подразумевает не отдельный признак, выделенный из целостного представления, а целостность, для которой данный признак отличителен. Именно поэтому черное величается вороной, а красное — кровью.
То, что это действительно обязано быть именно так, то есть то, что дикарь вместо выделения из целого отдельной стороны, то есть абстракции, использует вновь-таки целостность, для которой неподражаемо отличителен тот или иной признак (например, в случае вороны — черный цвет, в случае крови — красный), подтверждают и иные образцы. Скажем, представители одного из бешеных племен назвали зонтик летучей мышью; другие приняли двух абсолютно непохожих европейцев за братьев. Почему? Что они нашли общего между летучей мышью и зонтиком или теми европейцами? Можно предположить, что в обоих случаях в сознании дикарей целостное впечатление имело один, неподражаемо кидающийся в глаза признак. В случае с зонтиком и летучей мышью в этом впечатлении на передний край выступали, по-видимому, раскрытые крылья летучей мыши; что дотрагивается европейцев, то, как выяснилось впоследствии, решающее значение имели желтые сапоги, в которые оба были обуты.
Таким образом, образное мышление лишено способности правильной абстракции — вместо осмысления отдельных признаков всегда подразумевается целое, но такое целое, в котором доминирует один определенный признак, производящий наиболее ясное впечатление на примитивного человека. В соответствии с этим, процесс абстракции примитива можно представить следующим образом: когда он видит, предположим, ворону, то более всего его впечатляет ее черный цвет. В целостном представлении вороны ее чернота исполняет роль фигуры, а все остальное служит фоном. Допустим, дикарь впервые в жизни увидел черные чернила; если в этом случае его особое внимание привлечет цвет, если данное качество будет воспринято фигурой, а все остальное — фоном, тогда явно, что для него чернила и ворона будут одинаковыми: и то и иное черное (он назовет их одинаково — вороной). Назвав условно взаимодействие фигуры и фона фигурацией, функциональным эквивалентом абстракции в образном мышлении следует признать именно фигурацию.
Таким образом, явно, что примитивное мышление действительно следует считать образным мышлением, поскольку его предмет всегда представлен в виде отдельного образа. Тем не менее, это — все-таки образ, а не актуальная действительность, представление, а не восприятие. Представление же подразумевает некоторое обобщение, как это подтверждают слова примитивных племен и их содержание. Следовательно, явно, что образное мышление выходит за пределы актуальной действительности, так или иначе освобождается от непосредственной зависимости от нее. Образное мышление выше практического мышления и в этом смысле.
3. Из сказанного явствует еще один главный момент, вытекающий из главный необыкновенности образного мышления. Дело в том, что мир образного мышления представляет собой мир предметов и явлений, расположенных в одной плоскости. Образному мышлению чужда идея взаимоподчиненности понятий. Для него непостижимо, что существует род и вид, что вид подчинен роду; например, человек вообще — родовое понятие, а его разные виды — женщина и мужчина; в свою очередь, каждое из этих понятий имеет собственные подчиненные понятия, то есть подвиды (например, женщина — замужняя и незамужняя) и т.д. Образному мышлению идея подчиненности чужда. Причина этого в том, что его предметом всегда является конкретный образ, конкретное представление. Конкретный же образ может лишь встать рядом с иным образом. Между ними не могут возникнуть родо-видовые, подчиненные отношения.
То, что это так, превосходно подтверждает вновь-таки материал примитивных языков. Допустим, дикарь видит нечто новое, которому он обязан как-то назвать. В подобной ситуации мы поступили бы следующим образом: в зависимости от признаков, присущих новому объекту, отнесли бы его к определенной группе предметов, определив тем самым его название. Сказали бы, например, что это птица, минерал, книга, то есть определили бы род, в который в качестве вида входит данный объект. Итак, мы бы подчинили незнакомый объект знакомой группе предметов, совершив, как принято разговаривать, его субсумцию. Внешне так же точно поступает дикарь — он тоже соотносит новый объект с определенной группой, но не маршрутом субсумции, а совсем иным способом. Увидев зонтик, дикарь нарекает его летучей мышью; рассматривая птицу, он разговаривает, что это — бабочка; потушив свечу, он ее убивает. Это значит, что мышление примитива воспринимает зонтик с той же фигурацией, что и летучую мышь, а бабочку — с фигурацией птицы.
Следовательно, зонтик и летучая мышь, бабочка и птица, как одинаково означаемые явления, входят в отдельные, расположенные в один ряд группы. Стало быть, здесь и вправду неуместно разговаривать о подчиненности и субсумции. По словам Вернера, в этом случае мы имеем дело быстрее с предметной транспозицией, чем с субсумцией.
Каков результат всего этого? Образное мышление соединяет в одну группу и означает одним и тем же словом такие предметы и явления, которые наше логическое мышление никогда бы не объединило. Например, на языке одного из североамериканских племен (гайдов) все круглое — солнце, луна, ухо, рыба и пр. — величается одним словом, объединяясь, соответственно, в одну группу. Точно так же одним словом обозначаются продолговатые предметы — например, язык и нос. Это происходит потому, что образное мышление, отражая беспристрастную реальность, как бы рисует, обрисовывает ее; поэтому понятно, что образному мышлению неизвестно повиновенье, оно постигает скорее аналогию, нежели логическую зависимость.